КАРЛ БАРТ

БАРМЕНСКАЯ ДЕКЛАРАЦИЯ1


Не так давно у меня с Мартином Нимёллером состоялся следу­ющий короткий разговор.

Я: Мартин, я удивляюсь, как это ты, так мало занимаясь сис­тематической теологией, почти всегда оказываешься прав!

Он: Карл, я удивляюсь, как это ты, так много занимаясь сис­тематической теологией, почти всегда оказываешься прав!

Пусть с должным юмором отнесутся читатели к тому кредиту, который мы так великодушно и щедро предоставили друг другу словами "почти всегда прав". Но факт остается фактом: два чело­века, столь различные по происхождению, духовному складу, жиз­ненному пути и отношению к систематической теологии, как Нимёллер и я, сходились во всех важных богословски-церковно-политических решениях этого десятилетия: не всегда в одно время и в одинаковой форме, не без оттенков и различий в мотивировках и выводах, но на самом деле всякий раз сходились - к нашему вза­имному удивлению.

Имя "Бармен", которое мне, не конкретизируя задания, опре­делили в качестве заглавия статьи, открывающей этот юбилейный сборник, наряду со многими вещами, которые оно обычно означа­ет, примечательно еще и вот чем: в Бармене случилось так - и с тех пор хотя и тонкой, но отчетливой линией длится до сего дня, что, с одной стороны, те, кто сравнительно много, а с другой сто­роны, те, кто сравнительно мало занимались теологией (здесь можно было бы назвать не одних нас с Нимёллером), как только дошло до дела, сразу оказались рядом, в итоге, вернее, в начале, придя к радостному и прочному согласию, и в оценках, и в решениях. И это произошло там с решительными лютеранами и рефор­маторами, пиетистами и либералами - и тоже не без взаимного удивления. Но именно совпадение и согласие строгих и менее строгих любителей теологии (можно также сказать: стандартной и нестандартной догматики, или: школы и пророчества, или еще лучше: школы и общины), именно это - редкое и достойное внима­ния явление. Для меня, которому досталась скорее школа, этот факт - одно из самых отрадных событий нашего времени. Оно со­вершенно по-новому разъяснило мне величие предмета теологии и напомнило о том смирении, без которого самая строгая теология может остаться бесплодным занятием. И, вспоминая об этом собы­тии, я сразу вижу Бармена и Нимёллера; Бармен и все то, что при огромном участии Нимёллера ему предшествовало и за ним после­довало, радость и усталость, надежды и разочарования, которыми полна история этой декларации; я вспоминаю труд и борьбу, к ко­торой мы тогда были призваны и от которой сегодня, когда изме­нилось соотношение и действующих лиц, и обстоятельств, свобод­ны меньше, чем когда-либо, и, наконец, сам Бармен и прежде все­го - известную Барменскую декларацию!

Как бы впоследствии ее ни перетолковывали и ни извращали, следует без смущения признать: Барменская декларация была ис­поведанием веры, а по своему содержанию, как и сегодня легко поймет любой знаток, - в высшей степени теологическим докумен­том с целым рядом важных исторических и практических импли­каций, острых полемичных положений. В сущности, думая об этом (не постесняюсь сказать, что думал я об этом, сидя за письменным столом в своем кабинете), я и занимался тогда этим делом. Но "Бармен" (в отличие от некоторых церковных документов, носящих название "исповедание веры") потому и стал подлинным цер­ковным исповеданием веры, что его положения были высказаны не в пустоте чисто теологической дискуссии, а в конкретном акте и в свете исповедания христианской общины, под огнем очевидной конкретной противоположности ее свидетельству, и теоретически основали практически необходимую ответственность. В связи с этим-то, в непреложности и в свободе такого действия, Нимёллер принял, одобрил и воспринял эти тезисы. Он не шел теми сложными путями в делах христианской и естественной теологии, Евангелия и Закона, Церкви и государства и т.п., которые привели к Бармену меня. Я легко представляю, что многое в барменских тезисах сначала могло ему показаться неожиданным, если не сомнительным. Но то, что они сформулировали теологически, он уже давно практиковал в повседневной вере, в непосредственных спорах и беседах внутри общины и пастырского братства, к чему я почти не имел отношения. На внезапно возникшем пересечении этих двух линий мы и встретились. Чем он мог быть для меня всего за два года до того и даже в первые месяцы "церковной борьбы", ко времени "Чрезвычайного союза пасторов"2? Бойким берлинским пастором, чья теологическая позиция казалась мне невнятной, а политическая - настораживающей, чей деятельный эн­тузиазм вряд ли мог внушать надежду на понимание моих далеко идущих забот и замыслов. А чем я мог быть для него тогда? Неиз­вестно откуда взявшимся, довольно упрямым швейцарским рефор­матом и демократом, который теологическим своеволием скорее способен повредить, нежели помочь необходимому для Церкви единодушию и решимости в борьбе против Мюллера3 со товари­щи. Вполне возможно, что мы для того и были созданы, чтобы всю жизнь не понимать друг друга. Vita contemplativa4 была и, в сущ­ности, остается моим делом, a vita activa5 - его; и то и другое в самом широком смысле, хотя и понимаемые не как взаимоисклю­чающие противоположности, но все-таки очень разные. И тем не менее, и несмотря на это, и именно поэтому - в Бармене стала яв­ной для всех уже и раньше верная, а с тех пор снова и снова вплоть до сего дня (вплоть до плаката на церковном съезде в вос­точном секторе Берлина!) подтверждавшаяся вещь: "У меня есть соратник!...", и это в то время, когда вообще-то души разъединя­лись, когда переставали быть твоими соратниками те, кого ты счи­тал и имел все основания считать таковыми! Вот это меня и раду­ет при мысли о Мартине Нимёллере - о нем как о воплощении "Бармена". В составлении Барменской декларации он, насколько я помню, прямо не участвовал, но тем усерднее - в ее принятии и распространении, гораздо больше, чем мы, все остальные! Не слу­чайно, что с тех пор слова "Бармен" и "Далем"6 стали нераз­делимы - и не только из-за критического осеннего синода, на ко­тором Бармен продолжился - на самом деле, увы, только должен был продолжиться! "Церковная борьба" значила и значит прежде всего (никого не хочу этим задеть): пастор Нимёллер в общине Далема.

Исторический или содержательный комментарий к Барменской декларации - отдельный предмет. Я такой комментарий составлять не собираюсь - ни здесь, ни в ином месте. Мы, бывшие там, своя замечания на этот счет по большей части уже давно сделали. Ис­торики Церкви, теологи-систематики и церковные служители сле­дующего поколения пусть разберутся, можно ли извлечь из этого какую-нибудь пользу. А я бы хотел здесь просто отметить несколько пунктов, в которых люди вроде Нимёллера и меня тогда неожиданно совпали и с тех пор до сего дня продолжают пребывать в удивительном согласии, - пунктов, толкованию и обосновыванию которых можно посвятить не одну книгу, но по поводу ко­торых можно и одним скачком, вмиг опередив разум многих ра­зумных, прийти к ясности, к уверенности и к соответственно чет­кому и определенному решению и формулировке.

1. То, что мы в Бармене продумали, высказали и сделали, мы понимали как общий акт покорности Иисусу Христу, "как Он за­свидетельствован нам в Священном Писании", и поэтому как дей­ствие Церкви: Его единой, святой, соборной и апостольской Церк­ви в ее тогдашнем виде - Немецкой евангелической церкви с ее известным территориальным и конфессиональным членением. Эту предпосылку можно было теологически обосновать, исходя из по­нятия Церкви в Новом Завете, но точно так же - и в перспективе исповеданий, составленных в эпоху Реформации. Но ее можно бы­ло и просто принять и жить, исходя из нее и в ней. Тогда осущест­вились обе эти возможности сразу. Во всяком случае, именно предпосылка, согласно которой мы без оговорок и ограничений действуем в Церкви, в качестве Церкви и для Церкви, и дала нам смелость произнести те важные слова, которые там были высказаны и в которых выразилась взятая нами на себя ответственность. Сила Барменской декларации сохранялась или исчезала вместе с этой очевидной для нас предпосылкой. Мысль о том, что имеющееся во вступлении к шести статьям и повторенное в заключении описание Немецкой евангелической церкви как "Союза исповедующих церквей" будто бы ставит под сомнение эту предпосылку, мысль о том, что в собственном смысле и всерьез мы будто бы действовали только в своем качестве лютеран, униатов7, реформатов, а здесь, в акте нашего общего исповедания, могли действовать в Церкви, в качестве Церкви и для Церкви лишь в переносном и условном смысле, - такая мысль была равно чужда нашим умам и сердцам, нашей теологии и вере. И от тех, кто тогда настаивал на этой формуле, мы не ожидали, что они могут так ее понимать. Затем нам пришлось узнать, что для тех, кто, увы, действительно понимал ее именно так, в единстве Бармена не было ни серьезности, ни высшей необходимости, а значит - и прочности, и выносливости. Мы же хорошо знали, куда и географически, и в конфессиональном смысле пришли и где решили остаться. Мы попросту восприняли всерьез то, что реально нами случилось. И впоследствии мы уже не могли закрыть глаза на случившееся с нами там. В качестве тех, кем мы были, мы действительно "сплотились" через "исповедание единого Господа» не только как временно объединившиеся, не как сводные, а как родные братья - в Церкви Иисуса Христа - и поэтому не рад„ христианской болтовни ad hoc, а ради обязательных обязывающих слов, ради исповедания, означавшего для нас от­ветственное решение. И потому, что мы сошлись там именно с этой целью, наше единство, в отличие от некоторых других, вы­держало и испытание временем, и его сменяющиеся вопросы. Это­го не смоют ни Рейн, ни другие реки. Тогда Церковь, или, лучше сказать вслед за Лютером, община, стала сознанием и событием. Мы констатируем, но и удивляемся, что другие смогли понять Бармен по-другому.

2. Статью об Иисусе Христе как о едином Слове Бога, откры­вающую Барменскую декларацию, можно понимать как черту, подведенную под вековой историей неясности и путаницы в про­тестантской теологии и как давно назревший принципиальный от­каз от католического метода мышления. Однако ее можно пони­мать и как ясное исповедание веры, которой всегда жила христи­анская община и ее члены, когда дело шло о жизни и смерти, той веры, которая во всякой ситуации испытания заново создает Церковь (и именно в ее качестве подлинной Церкви Иисуса Хрис­та!). Бармен имел в виду и то и другое одновременно: самое прос­тое и естественное для всякого христианина - то, что должно поло­жить конец долгим теологическим спорам и размышлениям, и есть Сам Иисус Христос, и только Он. Мы сознавали, что в тогдашней ситуации в этой статье был особый смысл, особая необходимость и острота, что она отчасти отвечала на вызывающую глупость тог­дашних наших противников. Но нам и присниться не могло, будто это всего лишь легкое ораторское преувеличение в пылу самообо­роны, от которого можно отказаться, когда враг очистит поле боя. Эта наша статья не с неба свалилась, мы произнесли ее на земле, сознавая всю новизну и специфичность ее четкой формулировки, произнесли ее как исповедание древней веры всего христианства. Думай мы иначе, эти слова были бы дерзостью. Но история, начи­ная с 1934 г., кажется, не подтверждает, что она была дерзостью: именно эта первая барменская статья оказалась в тяжелое для Германии десятилетие после 1934 г. не только созидательной силой для отдельных христиан, но и объединяющей силой в жизни Церкви. Ее интересно обсуждали, пусть и по-разному понимая детали, немецкие теологи (за исключением определенных представителей мертвого пространства). Она имела заметное влияние во всем христианском мире. Но и в познании и в вере, т.е. там, где действовала ее сила, ее надо было воспринимать, понимать и передавать духовно, а не только как ортодоксальный догмат, не только как вновь открытую теологическую истину и тем более не как чисто тактический выпад против тупых "немецких христиан". Радость, сосредоточенность, бодрствование, к которым она должна призвать, обычно не находили отклика. "Христоцентризм" в теологии обычно превращался в настойчиво проводимый, скорее косный, чем стимулирующий принцип. И круг "событий и сил, образов и истин", которые, согласно этой статье, следовало отличать ох откровения Бога в Иисусе Христе, обычно считали чем-то слишком узким, односторонним и потому совершенно безвредным: как будто он не мог выступать в совершенно христиански-церков­ной форме (например, в виде священной традиции) и конкуриро­вать с откровением Бога, как будто слово "единый", которое про­тивопоставлено в этой статье всем "помимо" и "рядом", не озна­чало борьбу против всякой плоти и именно потому - надежду на ее воскресение! Первая статья была сформулирована именно так не без прошения о Святом Духе и без Него не могла и не должна бы­ла быть понята и одобрена. Без этого прошения о Святом Духе и без Его свидетельства первая статья могла и может остаться просто бумагой, подобно множеству других документов. Я знаю, что именно в этом я был и останусь заодно с Нимёллером. И все-таки заслуживает внимания тот факт, что однажды в нашем веке состо­ялся синод, собранный из разных людей, который (ведь знал же, что творил?!) захотел сделать этот тезис своим.

3. И вторая статья Бармена одновременно весьма сложна бого­словски и поразительно проста с христианской точки зрения. Раз Иисус Христос есть единое Слово Бога, то именно Он есть божест­венный залог прощения всех наших грехов и властное притязание Бога на нашу жизнь в ее целостности. За этим положением - оке­ан всевозможных богословских тезисов, антитез и синтезов (Еван­гелие и Закон, вера и дела, оправдание и спасение, два Царства у Лютера и Кальвина). Здесь тоже подведена черта под теологичес­кими спорами, научно весьма смелая и интересная, - наискосок через границы конфессий. Но и эта статья имела в то же время характер самого простого свидетельства, как оно дано общине ввиду грозящего раскола человеческой жизни на духовную и мир­ную, на "христианскую" и "немецкую" сферы - дано в 1 Кор 1:30 (опять история "догматики и исповедания"!). Но формул эпохи Реформации здесь явно было недостаточно: как раз за ними-то и пытался спрятаться дьявол. Мы должны были решиться, сохраняя верность реформаторам, вернуться к самому Писанию и как единственную надежную и законную опору выставить следующее утверждение: Господь Иисус Христос заботится обо всех наших нуждах, но при этом притязает на всю нашу жизнь - Он Первосвя­щенник, но и Царь, и только Он - Пророк. Потом вздыхали: здесь, мол, канонизируется мнение школьной теологии. И действительно, требуется хоть чуть-чуть школы, чтобы это развить и разъяснить как подобает, особенно в связи с дискуссиями и документами раннего протестантизма. Но, в сущности, какой христианский ребенок считает, что дело обстоит иначе, чем сказано здесь? Так ему сказали и мы, и опять-таки со всей серьезностью, не как временную истину или тактический прием и не в расчете на futura oblivio8, но в ответственной уверенности, что это так и есть и что мы и в бу­дущем, независимо от существования "немецких христиан", будем так считать. Трудно понять, как кто-то мог эти статьи обсуждать одобрять и снова с кладбищенской серьезностью возвращаться к египетским котлам "исповеданий", в которых 1 Кор 1:30, как ста­ло очевидно, так и не получило должной чести, чтобы именно в них, и только в них искать истинную Церковь! Но, как бы то ни было, вокруг этого пункта образовалось ядро прочного согласия, в котором, во всяком случае некоторые из нас, и не столь уж немно­гие, избавились от определенных ненужных и разъединяющих на­вязчивых идей и приготовились к решительной мысли и речи о че­ловеческих нуждах и человеческой жизни. Кто это испробовал и не упустил из виду, проходит между западнями антиномизма и законничества, учит или проповедует и воспринимает именно это единое Слово Бога как Слово свободы, означающей покорность, и покорности, означающей свободу. И снова достойно внимания то обстоятельство, что синод 1934 г. отважился на эту статью. И вот она существует. Но понимать ее можно или духовно, или вообще никак. Как теорема или рецепт она неприменима. Но как теорему или рецепт ее в Бармене и не предлагали.

4. В связи с этим посмотрим сразу на пятую статью, в которой речь должна была идти об отношениях Церкви и государства в опасной исторической ситуации. Необходимо помнить: через четы­ре недели в том самом, 1934 г. Гитлер устроил свое 30 июня9. Именно в этом вопросе собрание могли ждать самые серьезные опасности. Здесь соприкасались и пересекались, с одной стороны, теология с наукой о государстве и праве, а с другой - вера каждо­го с его независимыми (а может, очень зависимыми) политически­ми взглядами. Знающий читатель понимает, какие подводные кам­ни предстояло обойти: широко распространенное в то время, но с позиций второй статьи неосновательное учение о государстве как о божественном "порядке творения", который следует выводить не из Писания, а из разума и истории; учение (прямо названное в тексте Декларации) о тотальном государстве; учение о безразли­чии Церкви и христиан к жизни государства, учение о растворе­нии Церкви в государстве. Сделанные теологические выводы нель­зя оценить в соответствии с тем, что тогда должна была бы и могла сказать очень сильная и очень живая Церковь. В этой статье держался лишь косвенный упрек национал-социалистическому государству, приговора не было вовсе. И все же при всей своей умеренности сказанное прозвучало совершенно неслыханным воз­ражением против господствовавшей в Германии политической иде­ологии. Заявленное было тем минимумом, меньше которого общи­на, защищая свою веру, сказать не могла, но одновременно и тем, что она еще была в силах сказать, собрав все свое мужество, нахо­дясь в очень трудном положении и объединяя людей самой разной политической ориентации. Очень сильной и очень живой Церко­вью мы как раз и не были. Если внимательно посмотреть, то надо по справедливости признать не только тот факт, что Евангелие не было предано ни в одной статье или ее части, но больше того: не был упущен ни один решающий элемент здорового учения о госу­дарстве. Временность государственного (как и церковного!) поряд­ка, ограниченность задач государства, соотношение Церкви и госу­дарства и ее собственные задачи, ее ответственность по отношению к государству, заявление о том, кому Церковь при всех обстоя­тельствах обязана беспрекословной покорностью, - все это там имеется, обо всем этом сумели тогда договориться. И когда Еванге­лическая церковь после краха попыталась занять по отношению к государству более твердую позицию, чем когда-либо в истории Германии, это было связано в числе прочего и с тем, что она кое-чему научилась как раз по линии этой пятой статьи. Но хорошо, что Мартин Нимёллер - единственный из нас, кто однажды при необычайном стечении обстоятельств лично противостоял Гитле­ру! - не сходит с арены и печется о том, чтобы эсхатологический смысл, присутствующий именно в этой статье, не был забыт из-за того, что Церковь спокойно торжествует в государстве или около него. Этого в Бармене заведомо не имели в виду!

5. Третья, четвертая и шестая статьи определяют авторитет, признаваемый Церковью, ее внутреннее устройство, ее задачи по отношению к внешнему миру. Чтобы понять, что эти статьи ут­верждают, особенно важно обратить внимание на то, какие "лож­ные учения" в них отвергаются. Церковь должна себя полагать (в своем провозвестии и в своем устройстве) не храмом духовной уласти, господствующей в данный момент в обществе, но общиной Иисуса Христа. В ней есть только служение и никакого человечес­кого господства. В этом служении она свободна от исполнения про­извольных человеческих желаний, целей и планов, и ее миссия, безусловно, состоит в возвещении свободной благодати Бога. И в нем опять-таки много и теологии, и простой, прямой ясности от­дельно того, чем Церковь является и чем нет. Я помню, что третья статья особенно много претерпела от многих (теологических врачей) "В Слове и в Таинстве", - требовал, например, лютеранин. "Через Святого Духа", - тут же быстро и с успехом добавил Реформат. Нам пришлось намеренно оставить кое-что от старых мехов. То, что мы, собственно, собирались сказать: Иисус Христос, Он Сам и Он один, есть Глава и Господь Своей общины! - из-за обилия благонамеренных трюизмов хотя и не совсем стерлось, но все же и не вполне проявилось. Но большой беды от этого не вышло. Если вынести за скобки разъясняющие дополне­ния, то снова выйдет наружу настоящий, простейший смысл: об­щина принадлежит одному Иисусу Христу и только о Нем должна свидетельствовать. Исходя из этого ясна и четвертая статья: цер­ковные "должности" не могут означать господство (это было на­правлено и против навязанного Церкви понятия фюрерства, и про­тив традиционного представления о Церкви пасторов или еписко­пов) , а только служение. И шестая статья: служение, которым об­щина служит всему народу, состоит в том, чтобы возвещать ему свободную благодать Бога. Стоит еще раз перенестись в ситуацию 1934 г.: немецкому народу, который как раз тогда переживал выс­ший расцвет национал-социализма, - этому народу возвещать сво­бодную благодать Бога (не следует забывать и сказанное во второй статье о благодати Иисуса Христа, если это было правильно сказа­но и правильно понято) и даже свободу, радостное и упрямое, от­ветственное, но уверенное самобытие Церкви в передаче этой вес­ти, в исполнении этого служения! Последняя статья еще сильнее, чем предыдущие, может поразить тем, что Барменский синод дей­ствительно ее принял. Знал ли, представлял ли он вполне, что он тем самым говорит, к чему мы и себя и Церковь обязываем? Здесь все было как должно. Но не будь правдой, что Слово Бога ничем не связано, тогда в этой поразительной статье, которую по-настоя­щему можно оценить только как своего рода пророчество, вряд ли совпали бы и лютеране, и реформаты, и пиетисты, и либералы, и даже теологическая изощренность и простота веры. Но мы совпали и в этой статье. И .где при национал-социализме была духовно сво­бодная Церковь, там она жила в единении здесь познанной и испо­веданной свободы. Почему же как раз в этом исповедании мы не остались едины? Почему так мало ощущается веяние духа по­знанной и исповеданной здесь свободы, когда Церковь в Германия снова стала "свободной" в мирском смысле? Почему и внутренне и внешне мы раздробились и разошлись в разные стороны, вместо того чтобы сообща отдать сформулированной здесь задаче все свои силы? Почему тот, кто и теперь повторяет и продолжает то, что тогда всеми было высказано как истина, должен стоять в сторон как чужак и смутьян? Почему?

Но я собирался писать не на тему "Бармен сегодня", а все лишь констатировать: в Германии однажды существовали теолог и община, которые могли и хотели говорить друг с другом. И в продуманном и совершенно наивном единении произошло не такое, что могло бы произойти опять. Для какой-нибудь романтики Бармена ни у кого из нас нет времени, а для какой-нибудь ортодоксии Бармена - желания. Бармен звал вперед. Этот зов я слышу сегодня, приветствуя Мартина Нимёллера, но и по-новому молодого в кругу "старейшин".


ПРИЛОЖЕНИЕ


Ниже приводится (с сокращениями в преамбуле) текст Барменской декларации 1934 г., знакомство с которой важно для понимания публикуемой здесь статьи Барта.

Теологическая декларация о современном положении
Германской евангелической церкви


Мы, собравшиеся на исповеднический синод Германской еван­гелической церкви представители лютеранских, реформатских и униатских церквей....заявляем, что мы вместе стоим на почве Гер­манской евангелической церкви как союза германских исповеднических церквей...

Мы исповедуем - перед лицом разоряющих Церковь и тем са­мым подрывающих единство Германской евангелической церкви заблуждений "немецких христиан" и нынешней администрации имперской церкви - следующие евангельские истины:

1. "Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу иначе, чем через Меня" (Ин 14:6). "Истинно, истинно говорю вам: всякий, кто не входит в овчарню через дверь, а проникает иначе, тот вор и разбойник... Я есмь дверь; тот, кто войдет через Меня, спасется..." (Ин 10:1, 9).

Иисус Христос, как Он засвидетельствован нам в Священном Писании, есть единое Слово Бога, которое мы должны слушать, которому мы должны доверять и покоряться в жизни и в смерти.

Мы отвергаем ложное учение о том, что Церковь якобы может и Должна признавать в качестве источника своего провозвестия по­мимо этого единого Слова Бога и рядом с ним еще и другие события и силы, образы и истины как откровение Бога.

2. "Иисус Христос сделался для нас премудростью от Бога, праведностью и освящением и искуплением" (1 Кор 1:30).

Как Иисус Христос есть божественный залог прощения всех наших грехов, точно так же и столь же серьезно Он есть властное притязание Бога на нашу жизнь в ее целостности. Через Него мы получаем радостное освобождение от всех безбожных уз этого мира. Для свободного и благодарного служения Его созданиям.

Мы отвергаем ложное учение о том, что в нашей жизни якобы могут существовать области, где мы принадлежим не Иисусу Христу, а иным господам; области, где мы не нуждались бы в Его оправдании и освящении.

3. "Но будем правдивы в любви и будем во всем возрастать во Христа, который есть глава, в котором все тело скреплено воедино" (Ефес 4:15-16).

Христианская Церковь есть сообщество братьев, в котором Ии­сус Христос сейчас действует как Господь в Слове и Таинстве че­рез Святого Духа. Церковь своей верой и своей покорностью, сво­им провозвестием и своим устройством должна - будучи посреди грешного мира Церковью грешников, спасенных благодатью, - сви­детельствовать, что она принадлежит только Ему, что она живет и хочет жить только Его утешением и наставлением, ожидая Его пришествия.

Мы отвергаем ложное учение о том, что Церковь якобы имеет право менять образ своего провозвестия и устройства по собствен­ному произволу или в угоду каким бы то ни было господствующим мировоззрениям и политическим убеждениям.

4. "Вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою" (Мф 20:25-26).

Различные должности в Церкви уполномочивают не господство одних над другими, а служение, завещанное и порученное всей об­щине.

Мы отвергаем ложное учение о том, что Церковь якобы может и имеет право вне этого служения назначать себе или допускать назначение особых, наделенных правом господствовать вождей (Fiihrer).

5. "Бога бойтесь; царя чтите" (1 Петр 2:17).

Писание говорит нам, что по божественному установлению за­дача государства в этом еще не искупленном мире, в котором на­ходится также и Церковь, состоит в том, чтобы в меру человечес­кого разумения и человеческих возможностей заботиться - преду­сматривая и применяя наказание - о справедливости и мире. Цер­ковь признает, в благодарности и в благоговении перед Богом, бла­годетельность этого Его установления. Она помнит о Царстве Божьем, о заповеди и справедливости Бога и тем самым - об от­ветственности правителей и управляемых. Она доверяет и покоряется силе Слова, которым Бог удерживает все.

Мы отвергаем ложное учение о том, что государство якобы должно и может, выходя за рамки своего специфического задания, стать единственным и тотальным порядком человеческой жизни и тем самым брать на себя также и задачи Церкви. Мы отвергаем ложное учение о том, что Церковь якобы должна и может, выходя за рамки своего специфического задания, присваивать себе облик» задачи и достоинства государства и тем самым сама превращаться в орган государства.

6. "И вот, Я с вами во все дни до скончания века" (Мф 28: 20) "Для Слова Божьего нет уз" (2 Тим 2:9).

Задание Церкви, в котором коренится ее свобода, состоит в том, чтобы от имени Христа и, следовательно, в служении Его соб­ственного слова и дела передавать всему народу в проповеди и та­инстве весть о свободной благодати Бога.

Мы отвергаем ложное учение о том, что Церковь в человечес­ком самовозвеличивании якобы может ставить слово и дело Госпо­да на службу каким-либо самовольно выбранным желаниям, целям и планам.

Исповеднический синод Германской евангелической церкви за­являет, что в признании этих истин и в отвержении этих заблуж­дений он видит необходимую теологическую основу Германской евангелической церкви как союза исповеднических церквей. Он призывает всех, кто готов присоединиться к этой декларации, пом­нить при решении церковно-политических вопросов об этих теоло­гических принципах. Он просит всех [евангелических христиан] вернуться к единству веры, любви и надежды.

Verbum Dei manet in aeternum.
["Слово Бога пребывает вовеки"; Ис 40:8]


ПРИМЕЧАНИЯ


1 На первом исповедническом синоде в Бармене (район Вупперталя) 29-мая 1934 г. была создана Исповедующая церковь как "правомочная Германская евангелическая церковь". Главным документом синода была Теологическая декларация (см. Приложение к статье).


2 "Чрезвычайный союз пасторов" возник в сентябре 1933 г. Его создатели М.Нимёллер и Д.Бонхёффер. Цель Союза - борьба с "немецкими христианами Он стал ядром Исповедующей церкви.

3 В 1934 г. Людвиг Мюллер стал "имперским епископом" Германеской евангелической церкви и проводил политику нацификации церкви.

4 Созерцательная жизнь (лат.).

5 Активная жизнь (лат.).

6 Далем - имеется в виду состоявшийся в ноябре 1934 г. второй синод Исповедующей церкви.


7 Униаты (Unierte) — члены протестантских земельных церквей в Германии, ; лютеран и реформатов (кальвинистов).

8 Забвение в будущем (лат.).

9 Имеется в виду "ночь длинных ножей", когда Гитлер уничтожил социалистически настроенную часть партийной верхушки, в том числе руководителя партийных штурмовых отрядов (СА) Эрнста Рема. Террор коснулся также и части близкой к партии интеллигенции. С точки зрения Барта, эти акции означали, что нацистское государство отказалось от соблюдения каких бы то было правовых норм.



(Источник: Kupisch К. Quellen zur Geschichte des deutschen Protestantismus (1871-1945). Gottingen, 1960, с 279 и сл.)


Bartli К. Barmen. - "Bekennende Kirche". Martin Niemoller zum sechzigsten Geburtstag. Mlinchen, 1952, c. 9-17.

© Г.М.Дашевский, перевод, 1994